Черная собака Черчилля.

Уинстон Черчилль — жёсткий переговорщик, английский госдеятель и один из «творцов» послевоенной карты Европы. Его смелые обещания и броские лозунги и сейчас повергают в стыд политических хакеров и трусов. Но, все таки не каждый знает, что железный характер и воля Черчилля таяли, как пластмассовый манекен, когда дело касалось его «черной собаки». Собака, второе имя которой было «депрессия».

Уинстон Черчилль за столом для работы, 1944 г. Источник: FORUM / TopFoto

Уинстон Черчилль страдал от маниакальной подавлености, которую он неоднократно называл «собственной черной собакой». Некоторые психиатры предполагают, что знак Виктории, столь отличительный для Черчилля, отбрасывал темную тень, напоминающую форму головы собаки с волчьими ушами. Согласно их точке зрения, во времена великого триумфа она могла напоминать политику о его душевном нездоровье и поражении. Эта горько-сладкая смесь победы и поражения Черчилля стала пищей для массовой культуры. Мрачный, меланхоличный вид великого британского премьера, стратега и нобелевского лауреата вскоре проник в литературу, а потом и в поп-культуру. Как вызывающая, зрительная метафора подавлености и грусти, она поразила воображение музыкантов, поэтов и кинематографистов второй половины 20-го века. Этот мотив постоянно появлялся на протяжении 1970-х годов, в том числе в песне Babe Ruth и многих кавер-версиях хита группы Led Zeppelin «Black Dog» (название которого сходится). В конце прошлого века основана была группа The Black Dog и музыкальный лейбл, создавшие сцену прогрессивной электронной музыки, которая существует до сих пор и считается предшественницей движения IDM. А в это время черный пес обрел собственный постоянный дом в литературе (поэзия Леса Мюррея, новелла И. Макьюэна), кино и музыке. Термин «черная собака» уже вошел в словари идиом, а ее силуэт стройным украшает вывески больниц и учреждений, работающих с депрессией.

Поэтому понятно, что конкретно яркий, эксцентричный Черчилль вдохнул жизнь в эту мрачную метафору. Однако не факт, что он был ее творцом. Описанная аллегория подавлености появлялась в литературе с различной частотой.

Скульптура Черчилля в столице Англии Источник: iStock

История аллегории Черная собака неоднократно появлялась в письмах английского писателя Сэмюэля Джонсона и его друзей более чем за столетие до рождения Черчилля. В них друзья обменивались опытом и переживаниями по поводу состояния подавлености, изображая их в очень красивых, метафорических сценах. Они читают:

«Когда я начинаю завтракать, черный пес ждет собственной участи, от завтрака до обеда он не перестает лаять».

В собственных письмах друзья Джонсона переносят «рождение» аллегории на несколько веков назад, думая, что уже римский поэт Гораций предостерегал от черной собаки как приносящей горе.

«Черный пес» бросился на него. Гораций говорит нам, что увидеть черную собаку со щенками — отвратительный знак».

Разумеется, такая интерпретация предупреждения Горация может быть необоснованной и привести к ошибочным выводам. Однако, идя дальше, листая поспешно страницы истории искусства и астрологии, мы можем натолкнуться на много интересных нитей, подтверждающих давнюю историю аллегории черной собаки. Картина Альберта Дюрера «Меланколия I», датируемая XVI столетием, изображает собаку как компаньона в меланхолии. Астролог Одиннадцатого столетия Ибн Эзра, напротив, описывает черную собаку как «зверя Сатурна» — бога меланхолии.

Границы важной автономии для аллегории черной собаки, к большому сожалению, часто размыты. На протяжении веков эти животные разжигали воображение людей до безумия. Они были героями романтических историй, эпических саг и таинственных ритуалов. Собакоголовые и шакалоголовые боги, Цербер, нагуаль, черная собака из Бангея, собаки-призраки, возникающие в британских городах как вестники смерти, «психопомпы» — проводники душ и т.д. Эти все существа смешивались и перемешивались на протяжении веков в великом барабане символизма и суеверий человеческой цивилизации. Черная собака как символ меланхолии и даже подавлености — один из многих. Популярность подобного рода аллегорий росла, уменьшалась, иногда умирала смертью лингвистического реликта. Иногда она возрождалась и реинкарнировалась в массовой культуре через предложение или пару слов, записанных в дневнике людей — легенд.